ოტო (გაიუს სვეტონიუს ტრანკვილუსი)

გაიუს სვეტონიუს ტრანკვილუსი (75-140)

1. Пред­ки Ото­на про­ис­хо­дят из горо­да Ферен­ти­на, из семей­с­тва древ­не­го и знат­но­го, беру­ще­го нача­ло от этрус­ских кня­зей. Дед его, Марк Саль­вий Отон, был сыном рим­ско­го всад­ни­ка и жен­щи­ны низ­ко­го рода — может быть, даже не сво­бод­но­рож­ден­ной; бла­го­да­ря рас­по­ло­же­нию Ливии Авгу­с­ты, в доме кото­рой он вырос, он стал сена­то­ром, но даль­ше пре­тор­ско­го зва­ния не пошел. 
(2) Отец его, Луций Отон, по мате­ри при­над­ле­жал к очень знат­но­му роду со мно­ги­ми вли­я­тель­ны­ми свя­зя­ми, а лицом был так похож на импе­ра­то­ра Тибе­рия и так им любим, что иные виде­ли в нем его сына. Почет­ные долж­но­с­ти в Риме, про­кон­суль­с­тво в Афри­ке и вне­оче­ред­ные воен­ные пору­че­ния выпол­нял он с боль­шой твер­до­стью. В Илли­ри­ке после мяте­жа Камил­ла несколь­ко сол­дат в поры­ве рас­ка­я­ния уби­ли сво­их началь­ни­ков, яко­бы под­с­трек­нув­ших их отло­жить­ся от Клав­дия, — он при­ка­зал их каз­нить посре­ди лаге­ря у себя на гла­зах, хотя и знал, что Клав­дий за это повы­сил их в чине. 
(3) Таким поступ­ком он при­об­рел сла­ву, но поте­рял милость; одна­ко вско­ре он вер­нул рас­по­ло­же­ние Клав­дия, рас­крыв по доно­су рабов изме­ну одно­го рим­ско­го всад­ни­ка, замыс­лив­ше­го убить импе­ра­то­ра. Дей­с­тви­тель­но, сенат почтил его ред­кой честью — ста­ту­ей на Пала­тине, а Клав­дий при­чис­лил его к пат­ри­ци­ям, вос­хва­лял его в самых лес­т­ных выра­же­ни­ях и даже вос­клик­нул: «Луч­ше это­го чело­ве­ка я и детей себе желать не могу!» От Аль­бии Терен­ции, жен­щи­ны вид­но­го рода, он имел двух сыно­вей, стар­ше­го Луция Тици­а­на и млад­ше­го Мар­ка, уна­сле­до­вав­ше­го отцов­ское про­з­ви­ще; была у него дочь, кото­рую, едва она под­рос­ла, он обру­чил с Дру­зом, сыном Гер­ма­ни­ка.

2. Импе­ра­тор Отон родил­ся в чет­вер­тый день до май­ских календ в кон­суль­с­тво Камил­ла Аррун­ция и Доми­ция Аге­но­бар­ба. С ран­ней моло­до­с­ти он был такой мот и наг­лец, что не раз бывал сечен отцом; гово­ри­ли, что он бро­дил по ули­цам ноча­ми и вся­ко­го про­хо­же­го, кото­рый был слаб или пьян, хва­тал и под­бра­сы­вал на рас­тя­ну­том пла­ще. 
(2) После смер­ти отца он подо­льс­тил­ся к одной силь­ной при дво­ре воль­но­о­т­пу­щен­ни­це и даже при­тво­рил­ся влюб­лен­ным в нее, хотя она и была уже дрях­лой ста­ру­хой. Через нее он вкрал­ся в дове­рие к Неро­ну и лег­ко стал пер­вым из его дру­зей из-за схо­д­с­тва нра­вов, а по неко­то­рым слу­хам — и из-за раз­врат­ной с ним бли­зо­с­ти. Могу­ще­с­тво его было тако­во, что у одно­го кон­су­ля­ра, осуж­ден­но­го за вымо­га­тель­с­тво, он выго­во­рил огром­ную взят­ку и, не успев еще добить­ся для него пол­но­го про­ще­ния, уже ввел его в сенат для при­не­се­ния бла­го­дар­но­с­ти.

3. Соучас­т­ник всех тай­ных замыс­лов импе­ра­то­ра, в день, назна­чен­ный для убий­с­тва мате­ри Неро­на, он, во избе­жа­ние подо­зре­ний, устро­ил для него и для нее пир небы­ва­лой изыс­кан­но­с­ти; а Поппею Саби­ну, любов­ни­цу Неро­на, кото­рую тот увел у мужа и вре­мен­но дове­рил ему под видом бра­ка, он не толь­ко соблаз­нил, но и полю­бил нас­толь­ко, что даже Неро­на не желал тер­петь сво­им сопер­ни­ком.
 (2) Во вся­ком слу­чае, гово­рят, что, когда тот за нею при­слал, он про­гнал послан­ных и даже само­го Неро­на не впу­с­тил в дом, оста­вив его сто­ять перед дверь­ми и с моль­ба­ми и угро­за­ми тщет­но тре­бо­вать дове­рен­но­го дру­гу сокро­ви­ща. Пото­му-то по рас­тор­же­нии бра­ка Отон был под видом намес­т­ни­че­с­тва сослан в Лузи­та­нию. Ясно было, что Нерон не хотел более стро­гим нака­за­ни­ем раз­об­ла­чать всю эту коме­дию; но и так она полу­чи­ла оглас­ку в сле­ду­ю­щем стиш­ке:

Хочешь узнать, поче­му Отон в почет­ном изгна­нье? Сам со сво­ею женой он захо­тел пере­спать!

Про­вин­ци­ей управ­лял он в квес­тор­ском сане десять лет, с ред­ким бла­го­ра­зу­ми­ем и уме­рен­но­стью.
 4. Когда же, нако­нец, пред­с­та­вил­ся слу­чай ото­мс­тить, он пер­вый при­мкнул к начи­на­нию Галь­бы. В то же вре­мя он и сам возы­мел нема­лую надеж­ду на власть — отча­с­ти по сте­че­нию обс­то­я­тельств, отча­с­ти же по пред­ска­за­нию аст­ро­ло­га Селев­ка: когда-то он обе­щал Ото­ну, что тот пере­жи­вет Неро­на, а теперь сам неожи­дан­но явил­ся к нему с вестью, что ско­ро он станет импе­ра­то­ром.
 (2) Поэто­му он шел теперь на любые одол­же­ния и заис­ки­ва­ния: устра­и­вал обед для пра­ви­те­ля, вся­кий раз ода­ри­вал весь отряд тело­хра­ни­те­лей золо­том, дру­гих сол­дат при­вя­зы­вал к себе дру­ги­ми спо­со­ба­ми, а когда кто-то в спо­ре с соседом из-за межи при­гла­сил его посред­ни­ком, он купил и пода­рил ему все поле. Вско­ре труд­но было най­ти чело­ве­ка, кото­рый бы не думал и не гово­рил, что толь­ко Отон дос­то­ин стать наслед­ни­ком импе­рии.
 5. Сам он наде­ял­ся, что Галь­ба его усы­но­вит, и ожи­дал это­го со дня на день. Но когда тот пред­по­чел ему Пизо­на и надеж­ды его рух­ну­ли, он решил при­бег­нуть к силе. Кро­ме оби­ды, его тол­ка­ли на это огром­ные дол­ги: он откро­вен­но гово­рил, что еже­ли он не станет импе­ра­то­ром, то все рав­но, погиб­нуть ли от вра­га в сра­же­нии или от кре­ди­то­ров на фору­ме.

(3) За несколь­ко дней до выс­туп­ле­ния ему уда­лось вытя­нуть мил­ли­он сес­тер­ци­ев у импе­ра­тор­ско­го раба за дос­тав­лен­ное ему мес­то управ­ля­ю­ще­го. Эти день­ги ста­ли нача­лом все­го дела. Спер­ва он дове­рил­ся пяте­рым тело­хра­ни­те­лям, потом, когда каж­дый при­влек дво­их, — еще деся­те­рым. Каж­до­му было дано по деся­ти тысяч и обе­ща­но еще по пять­де­сят. Эти сол­да­ты под­го­во­ри­ли и дру­гих, но немно­гих: не было сомне­ния, что едва дело нач­нет­ся, как мно­гие пой­дут за ними сами.
 6. Он соби­рал­ся было тот­час после усы­нов­ле­ния Пизо­на захва­тить лагерь и напасть на Галь­бу во двор­це за обедом, но не решил­ся, поду­мав о когор­те, кото­рая нес­ла стра­жу: она навлек­ла бы общую нена­висть, если бы, поки­нув в свое вре­мя Неро­на, поз­во­ли­ла теперь убить и Галь­бу. А потом еще несколь­ко дней отня­ли дур­ные зна­ме­ния и предо­с­те­ре­же­ния Селев­ка.

(2) Нако­нец, в назна­чен­ный день он велел сво­им сообщ­ни­кам ждать его на фору­ме перед хра­мом Сатур­на у золо­че­но­го вер­с­то­во­го стол­ба, сам поут­ру явил­ся с при­вет­с­тви­ем к Галь­бе, встре­чен был, как все­гда, с поце­лу­ем, при­сут­с­тво­вал при импе­ра­тор­ском жерт­во­при­но­ше­нии и слы­шал пред­ска­за­ния гада­те­ля. Затем воль­но­о­т­пу­щен­ник ска­зал ему, что при­шли зод­чие — это был услов­ный знак. Он уда­лил­ся, объ­яс­нив, что хочет осмо­т­реть поку­па­е­мый им дом, вышел через зад­ние покои двор­ца и помчал­ся к услов­лен­но­му мес­ту; по дру­гим рас­ска­зам, он при­тво­рил­ся, что у него лихо­рад­ка, и попро­сил окру­жа­ю­щих изви­нить­ся за него, если ста­нут его искать.
 (3) А затем, тороп­ли­во усев­шись в жен­скую качал­ку, он напра­вил­ся в лагерь. Носиль­щи­ки выби­лись из сил, он слез и побе­жал, раз­вя­зав­ший­ся баш­мак оста­но­вил его; тогда, чтобы не задер­жи­вать­ся, спут­ни­ки под­ня­ли его на пле­чи и, при­вет­с­твуя его импе­ра­то­ром, сре­ди радос­т­ных кли­ков и блес­ка мечей при­нес­ли его на лагер­ную пло­щадь. Все встреч­ные при­со­еди­ня­лись к ним, слов­но сообщ­ни­ки и соучас­т­ни­ки. Из лаге­ря он послал людей убить Галь­бу и Пизо­на, а чтобы креп­че при­вя­зать к себе сол­дат, поклял­ся перед ними на схо­д­ке, что будет счи­тать сво­им толь­ко то, что они ему оста­вят.

7. Затем, когда день уже был на исхо­де, он явил­ся в сенат, коро­т­ко доло­жил, что его похи­ти­ли на ули­це и силой зас­та­ви­ли при­нять власть и что дей­с­тво­вать он будет толь­ко с обще­го согла­сия, а потом отпра­вил­ся во дво­рец. Сре­ди про­чих уго­д­ли­вых поздрав­ле­ний и лес­ти чернь дала ему имя Неро­на, и он нима­ло не выска­зал неудо­воль­с­твия: более того, иные гово­рят, что он даже пер­вые свои гра­мо­ты и посла­ния к неко­то­рым намес­т­ни­кам про­вин­ций под­пи­сал этим име­нем. Во вся­ком слу­чае, изоб­ра­же­ния и ста­туи Неро­на он раз­ре­шил вос­с­та­но­вить, его про­ку­ра­то­рам и воль­но­о­т­пу­щен­ни­кам вер­нул их преж­ние долж­но­с­ти и пер­вым же сво­им импе­ра­тор­ским ука­зом отпу­с­тил пять­де­сят мил­ли­о­нов сес­тер­ци­ев на дос­трой­ку Золо­то­го двор­ца.

(3) В ту же ночь, гово­рят, он видел страш­ный сон и гром­ко сто­нал; на крик при­бе­жа­ли и нашли его на полу перед посте­лью: ему каза­лось, что дух Галь­бы под­нял его и сбро­сил с ложа, и он не жалел иску­пи­тель­ных жертв, пыта­ясь его уми­ло­с­ти­вить. На сле­ду­ю­щий день при гада­нии его сшиб­ло с ног вне­зап­ным вих­рем, и слы­ша­ли, как он несколь­ко раз про­бор­мо­тал:

…Куда уж мне до длин­ных флейт!

8. Как раз око­ло это­го вре­ме­ни гер­ман­ские леги­о­ны при­сяг­ну­ли Вител­лию. Узнав об этом, Отон пред­ло­жил сена­ту отпра­вить к ним посоль­с­тво с изве­с­ти­ем, что пра­ви­тель уже избран и чтобы они хра­ни­ли покой и согла­сие, а сам через гон­цов пред­ло­жил Вител­лию стать его сопра­ви­те­лем и зятем. Но вой­на была неиз­беж­на, и выслан­ные Вител­ли­ем пол­ко­во­д­цы и вой­ска при­бли­жа­лись. Тут-то он смог убе­дить­ся, как вер­ны и пре­да­ны ему пре­то­ри­ан­цы — все выс­шее сосло­вие едва не было ими пере­би­то.
 (2) Он поже­лал под­вез­ти ору­жие на судах с помо­щью моря­ков; но когда под вечер ору­жие ста­ли заби­рать из лаге­ря, неко­то­рые сол­да­ты запо­до­зри­ли изме­ну, под­ня­ли тре­во­гу, и все разом, никем не пред­во­ди­мые, устре­ми­лись на Пала­тин, тре­буя изби­е­ния сена­та. Три­бу­ны пыта­лись вме­шать­ся, их опро­ки­ну­ли, неко­то­рых уби­ли, и сол­да­ты, как были окро­вав­лен­ные, допы­ты­ва­ясь, где же импе­ра­тор, про­рва­лись до самой обе­ден­ной пала­ты и оста­но­ви­лись лишь тогда, когда уви­де­ли Ото­на.

(3) В поход он выс­ту­пил сме­ло и едва ли не слиш­ком поспеш­но, не обра­щая вни­ма­ния даже на пред­зна­ме­но­ва­ния, — а меж­ду тем и свя­щен­ные щиты в то вре­мя были выне­се­ны и еще не спря­та­ны, что издав­на счи­та­ет­ся зло­ве­щим, и жре­цы Мате­ри богов начи­на­ли в этот день свои слез­ные вопли, и гада­ния были явно недоб­ры­ми: жерт­ва отцу Диту ока­за­лась угод­ной, тогда как при этом жерт­во­при­но­ше­нии луч­шим зна­ком быва­ет обрат­ное; при выхо­де из горо­да его задер­жал раз­лив Тиб­ра, а на два­дца­той миле доро­га ока­за­лась пре­граж­ден­ной обва­лом зда­ния.
 9. С такой же опро­мет­чи­во­стью решил он дать бой как мож­но ско­рее, хотя всем было ясно, что вой­ну сле­ду­ет затя­ги­вать, изво­дя непри­я­те­ля голо­дом и тес­но­той уще­лий: быть может, он не в силах был выне­с­ти дол­го­го напря­же­ния и наде­ял­ся лег­че добить­ся побе­ды до при­бы­тия Вител­лия, быть может, не умел спра­вить­ся с сол­да­та­ми, бур­но рвав­ши­ми­ся в бой. Сам он ни в одном сра­же­нии не учас­т­во­вал, оста­ва­ясь в Брик­сел­ле.

(2) В трех пер­вых незна­чи­тель­ных бит­вах он побе­дил — при Аль­пах, близ Пла­цен­ции и воз­ле так назы­ва­е­мо­го Кас­то­ро­ва уро­чи­ща; но в послед­ней и реши­тель­ной — при Бет­ри­а­ке — он был раз­бит при помо­щи хит­ро­с­ти: ему пода­ли надеж­ду на пере­го­во­ры, сол­да­ты вышли, чтобы заклю­чить пере­ми­рие, и, еще обме­ни­ва­ясь при­вет­с­тви­я­ми, вдруг вынуж­де­ны были при­нять бой.
 (3) Тогда и решил­ся он уме­реть: и мно­гие небез­осно­ва­тель­но дума­ют, что не столь­ко от отча­я­ния и неуве­рен­но­с­ти в вой­сках, сколь­ко сты­дясь упор­с­тво­вать в борь­бе за власть и под­вер­гать таким опас­но­с­тям людей и госу­дар­с­тво. В самом деле, и при нем еще оста­ва­лись удер­жан­ные в запа­се нетро­ну­тые вой­ска и новые шли к нему на помощь из Дал­ма­тии, Пан­но­нии и Мезии, и даже побеж­ден­ные, несмо­т­ря на пора­же­ние, гото­вы были сами, без вся­кой под­мо­ги, встре­тить любую беду, чтобы ото­мс­тить за свой позор.

10. Отец мой Све­то­ний Лет был на этой войне три­бу­ном всад­ни­че­ско­го зва­ния в три­на­дца­том леги­оне. Впо­след­с­твии он час­то гово­рил, что Отон даже час­т­ным чело­ве­ком все­гда нена­ви­дел меж­до­усоб­ные рас­при, и когда одна­жды на пиру кто-то упо­мя­нул о гибе­ли Кас­сия и Бру­та, он содрог­нул­ся; он и про­тив Галь­бы не выс­ту­пил бы, если бы не наде­ял­ся дос­тиг­нуть цели без вой­ны; а тут его научил пре­зре­нию к смер­ти при­мер рядо­во­го сол­да­та, кото­рый при­нес весть о пора­же­нии — ему никто не верил, его обзы­ва­ли то лже­цом, то тру­сом, бежав­шим из сра­же­ния, и тогда он бро­сил­ся на меч у самых ног Ото­на; а тот, по сло­вам отца, при виде это­го вос­клик­нул, что не жела­ет боль­ше под­вер­гать опас­но­с­ти таких мужей и таких сол­дат.

(2) Бра­ту, пле­мян­ни­ку и несколь­ким дру­зьям он посо­ве­то­вал спа­сать­ся, кто как может, обнял их всех, поце­ло­вал и отпу­с­тил. Остав­шись один, он напи­сал два пись­ма, — одно к сес­т­ре, с уте­ше­ни­я­ми, и дру­гое к Мес­са­лине, вдо­ве Неро­на, на кото­рой соби­рал­ся женить­ся: им он заве­щал поза­бо­тить­ся о его остан­ках и памя­ти. Все свои пись­ма он сжег, чтобы нико­му не при­чи­нить опас­но­с­ти или вре­да от побе­ди­те­ля; день­ги, какие были, раз­де­лил меж­ду слу­га­ми.

11. Он уже решил­ся и при­го­то­вил­ся уме­реть таким обра­зом, как вдруг послы­шал­ся шум; ему ска­за­ли, что это тех, кто пыта­ет­ся поки­нуть вой­ско и уйти, хва­та­ют и не пус­ка­ют, как бег­ле­цов. Тогда он про­из­нес: «Про­длим жизнь еще на одну ночь» — это его под­лин­ные сло­ва, — и запре­тил удер­жи­вать кого бы то ни было силой. Спаль­ня его была откры­та до позд­ней ночи, и все, кто хоте­ли, мог­ли обра­щать­ся к нему.
 (2) Потом он выпил холод­ной воды, чтоб уто­лить жаж­ду, дос­тал два кин­жа­ла, попро­бо­вал их острие, спря­тал их под подуш­ку, затво­рил две­ри и забыл­ся глу­бо­ким сном. Толь­ко на рас­све­те он проснул­ся и тогда одним уда­ром пора­зил себя пони­же лево­го сос­ка. На пер­вый же его стон сбе­жа­лись люди, и перед ними он, то при­кры­вая, то откры­вая рану, испу­с­тил дух. Похо­ро­ни­ли его быс­т­ро, как он сам велел. Это было на трид­цать вось­мом году его жиз­ни, после девя­но­с­то пяти дней прав­ле­ния.

12. Это­му вели­чию духа не отве­ча­ло у Ото­на ни тело, ни наруж­ность. Был он, гово­рят, невы­со­ко­го рос­та, с некра­си­вы­ми и кри­вы­ми нога­ми, уха­жи­вал за собою почти как жен­щи­на, воло­сы на теле выщи­пы­вал, жид­кую при­чес­ку при­кры­вал наклад­ны­ми воло­са­ми, при­ла­жен­ны­ми и при­гнан­ны­ми так, что никто о том не дога­ды­вал­ся, а лицо свое каж­дый день, с само­го пер­во­го пуш­ка, брил и рас­ти­рал моче­ным хле­бом, чтобы не рос­ла боро­да; и на празд­не­с­твах Иси­ды он при всех появ­лял­ся в свя­щен­ном поло­т­ня­ном оде­я­нии.

(2) Вот поче­му, дума­ет­ся, смерть его, столь непо­хо­жая на жизнь, каза­лась еще уди­ви­тель­нее. Мно­гие вои­ны, кото­рые там были, со сле­за­ми цело­ва­ли ему мерт­во­му руки и ноги, вели­ча­ли его доб­лес­т­ным мужем и несрав­нен­ным импе­ра­то­ром и тут же, близ погре­баль­но­го кос­т­ра, уми­ра­ли от сво­ей руки; мно­гие, кото­рых там и не было, услы­хав эту весть, в отча­я­нии бились друг с дру­гом насмерть. И даже мно­гие из тех, кто жес­то­ко нена­ви­дел его при жиз­ни, ста­ли его пре­воз­но­сить после смер­ти, как это водит­ся у чер­ни: гово­ри­ли даже, что Галь­бу он убил не затем, чтобы захва­тить власть, а затем, чтобы вос­с­та­но­вить сво­бо­ду и рес­пуб­ли­ку.
მოღვაწეობის მოკლე მიმოხილვა
69 წლის 1 იანვარს ზემო გერმანიის ორმა ლეგიონმა გალბასათვის ერთგულების ფიცის მიცემაზე უარი განაცხადა. მათ მისი ქანდაკებები დაამხეს და ახალი იმპერატორის შერჩევა მოითხოვეს. მომდევნო დღეს ქვემო გერმანიის ჯარისკაცებიც აჯანყდნენ, გადაწყვიტეს თავად აერჩიათ ახალი იმპერატორი და პროვინციის გუბერნატორი ვიტელიუსი იმპერატორად გამოაცხადეს.
ამბოხების დაწყებამ გალბას გააცნობიერებინა საკუთარი არაპოპულარულობა და საერთო უკმაყოფილება. მოახლოებული ქარიშხლის შესაჩერებლად, გალბამ იშვილა და თავის მემკვიდრედ და შემცვლელად გამოაცხადა კალპურნიუს პიზონ ლიცინიანუსი. მოსახლეობამ მემკვიდრის შერჩევის ფაქტი შიშის გამოვლინებად მიიჩნია, პრეტორიანელთა გვარდია, რომელიც ტრადიციულ საჩუქარს ამაოდ ელოდა უკმაყოფილო დარჩა, მარკუს სალვიუს ოტონი კი, რომელიც თავად მოელოდა, რომ გალბა მას იშვილებდა, იმპერატორს მისი არჩევანის გამო ჩამოშორდა.
ნერონმა იგი ლუზიტანიის მმართველად გაგზავნა და მისი ცოლი პოპია საბინა ჯერ საყვარლად გაიხადა, მერე ცოლადაც შეირთო. როცა ნერონის განკითხვის ჟამმა დარეკა ოტონი გალბას მიემხრო და იმედი ჰქონდა, რომ გალბა მას სამაგიეროდ თავის თანამმართველად და მემკვიდრედ გამოაცხადებდა, მაგრამ მემკვიდრეობის დაკარგვით იმედგაცრუებული დარჩა და უკმაყოფილო პრეტორიანელებთან მოლაპარაკებები დაიწყო. 69 წლის 15 იანვარს მათ იგი იმპერატორად გამოაცხადეს. გალბა მეამბოხეებთან შესახვედრად გაემართა, თუმცა იმდენად ღონეგამოცლილი იყო, რომ იგი ტახტრევნით გადაიყვანეს. სვეტონიუსის მიხედვით, გალბამ სიკვდილამდე ტილოს ჯავშანიც ჩაიცვა, თუმცა არ დაუფარავს, რომ ამდენ მახვილს იგი ვერ ააცილებდა. იგი ოტონის კავალერიას გადააწყდა და კურციუსის ტბასთან მოკლეს. ერთი მცველი, ცენტურიონი სემპრონიუს დენზუსი მის დაცვას შეეწირა. პიზონი ამ მოვლენებიდან მცირე ხნის შემდეგ მოკლეს. პლუტარქეს მიხედვით, სიკვდილის წინ გალბამ მკვლელებს კისერი მიუშვირა სიტყვებით „დაჰკარით, თუ ეს რომაელთა სიკეთისთვის იქნება!“
მისი მოკვლის შემდეგ, გალბას თავი ოტონს მიუტანეს. ოტონის წინაშე უმალ ქედი მოიხარა სენატმაც.
ვერც მარკუს სალვიუს ოტონმა ისარგებლა დიდხანს თავისი სისხლიანი ნამოქმედარით. მან ფორუმიდან სასახლემდეც ვერ მიაღწია, რომ ქვემო რაინის ლეგიონებმა იმპერატორად გამოაცხადეს ავლუს ვიტელიუსი, აგრეთვე ნერონის თანამეინახე, მისებრ გარყვნილი, ჯამბაზი, მოჯირითე და გაუმაძღარი მჭამელ-მსმელი.
იგი გალბამ ქვემო რაინის ლეგიონთა მთავარსარდლად დანიშნა და ახლა ამ ლეგიონთა ფარებზე დაყრდნობილი გერმანიკის სახელწოდებით იმპერატორის ტახტის დასაკავებლად მოეშურებოდა.
ვიტელიუსს მიემხრო აგრეთვე ზემო რაინის ლეგიონებიც, რომელთაც სათავეში ედგათ ახალგაზრდა, პირმშვენიერი ვაჟკაცი, სახელმწიფო ხაზინის ქურდი ცეცინა.
ვიტელიუსისა და ცეცინას ლეგიონები სამ ნაკადად მოედინებოდნენ ალპებისაკენ. ისინი გზაზე საშინლად აოხრებდნენ გალთა მიწა-წყალს, მოსახლეობას ან ჟლეტდნენ ან მონებად ჰყიდდნენ, ადვილი წარმოსადგენი იყო რას მოელოდა იტალიას.
ოტონმა სცადა რომაელი ხალხისათვის ეჩვენებინა, რომ იგი ქვეყნისათვის ვიტელიუსზე უფრო კეთილი სული იყო და დროებით თავი დაანება თავაშვებულ ცხოვრებას, სისასტიკეს და ხელი მიჰყო ხალხისათვის საძულველ მედროვე მოღვაწეთა სიკვდილით დასჯას. მაგალითად მან ბრძანა სიკვდილით დაესაჯათ ნერონის დროის ყველაზე დიდი ბოროტმოქმედი პრეტორიანელთა ყოფილი პრეფექტი ტიგელინუსი, რომელმაც ეს საბედისწერო განკარგულება გარყვნილების ჟამს შეიტყო. მან უკანასკნელად დალოშნა თავისი საყვარლების ბრბო და სამართებლით ყელი გამოიჭრა.
ამასობაში ვიტელიუსის ლეგიონებმა გადმოიარეს ალპები და ჩრდილო იტალიაში შემოვიდნენ. მაშინვე ათ მხარეზე გადავიდნენ იქ მდგომი ცხენოსანთა ჯარები, ვიტელიუსის ძალაუფლება გერმანელთა გარდა ცნეს გალიამ, ესპანეთმა და ბრიტანეთმა. იმპერიის სამხრეთი და აღმოსავლეთი ოტონის მხარეზე იდგნენ, მას მხარს უჭერდა აგრეთვე მთელი საზღვაო ფლოტი, მის საშველად ძლიერი ძალები მოეშურებოდნენ პანონიიდან და დალმაციიდან, იყო ცდები ახალი დიდი სისხლისღვრის თავიდან ასაცილებლად, იქნებ რომელიმე პრეტენდენტი ნებაყოფლობით იტყოდა უარს იმპერატორობაზე, ან იქნებ პირადი შეხვედრით ან ურთიერთდახოცვით იხსნიდნენ ქვეყანას, მაგრამ როგორც მოსალოდნელი იყო არც ერთ მათგანს არ აღმოაჩნდა დიდსულოვნება და სივაჟკაცე, მაშ კვლავ ათასეულთა სიცოცხლე უნდა შესწირვოდა სისხლში და ლაფში გასვრილი ტახტისათვის ასევე გასვრილ პრეტენდენტთა ბრძოლას.
ვიტელიუსის საომარ ძალთაგან დაწინაურდნენ ცეცინას ლეგიონები. მას არ სურდა გამარჯვების პატივი გაენაწილებინა მეორე ლეგატისათვის ფაბიუს ვალენტინისათვის და კრემონასთან სახელდახელოდ შეება ოტონის ჯარებს, მაგრამ დამარცხდა, ბანაკში ჩაიკეტა და ვალენტის ლეგიონებთან შეერთება იკადრა.
გადამწყვეტი ბრძოლა მოხდა 69 წლის აპრილში ბედრიაკის ველზე კრემონასა და ვერონას შორის. არც ერთი არც ვიტელიუსი და არც ოტონი მათთვის ატეხილ ამ საბედისწერო, უსარგებლო და უგნურ კაცთა ხოცვაში პირადად მონაწილეობას არ ღებულობდნენ. სასტიკ ხელჩართულ სისხლისღვრაში ვიტელიუსის ლეგიონებმა გაიმარჯვეს, ხოლო ოტონმა ამ მძიმე ჟამს თავის იმპერატორობის ოთხმოცდამეთხუთმეტე დღეს შეძლო გაბედულება გამოეჩინა და თავი მოეკლა.